Мы будем каяться пятнадцать лет подряд, С остервенением. С упорным сладострастьем. Мы разведём такой чернильный яд И будем льстить с таким подобострастьем
Державному Хозяину Земли, Как говорит крылатое реченье, Что нас самих, распластанных в пыли, Стошнит и даже вырвет в заключенье...
Мы станем чистить, строить и тесать. И сыпать рожь в прохладный зев амбаров. Славянской вязью вывески писать И вожделеть кипящих самоваров.
Мы будем ненавидеть Кременчуг За то, что в нём не собиралось вече. Нам станет чужд и неприятен юг За южные неправильные речи.
Зато какой-нибудь Валдай или Торжок Внушат немалые восторги драматургам. И умилит нас каждый пирожок В Клину, между Москвой и Петербургом.
Так протекут и так пройдут года: Корявый зуб поддерживает пломба. Наступит мир. И только иногда Взорвётся освежающая бомба.
Потом опять увязнет ноготок. И скучен станет самовар московский. И лихача, ватрушку и Восток Нежданно выбранит Димитрий Мережковский.
Потом... О Господи, Ты только вездесущ И волен надо всем преображеньем! Но чую вновь от Беловежских Пущ Пойдет начало с прежним продолженьем.
И вкруг оси опишет новый круг История бездарная как бублик. И вновь на линии Вапнярка-Кременчуг Возникнет до семнадцати республик.
И чьё-то право обрести в борьбе Конгресс Труда попробует в Одессе. - Тогда, О Господи, возьми меня к Себе, Чтоб мне не быть на трудовом конгрессе.